Глава вторая.

….Вот он и вернулся. А тут ничего ведь и не изменилось за эти годы. За все эти годы…. Те же глинобитные домики, источающие нищету и безысходность, те же грязные и вечно брехливые псы, копошащиеся с сопливыми детьми на пыльной улице, которую нельзя и улицей назвать…..Тот же колодец в центре замызганной площади. Колодец…. С выцветшими камнями и скрипучим журавлем, поднимавшим из глубины кожаное ведро с прохладной и чуть гнило пахнущей водой…… Те же горы……
- Господин! Вы вернулись! Господин! – Молодая брюнетка с тонкой фигурой и черными глазами возникла перед ним. – Вы узнаете меня, Господин? Я Гульнар! Господин, вы меня помните?
Гульнар…. Конечно он ее помнил. Тогда еще смешной семилетней девчушкой, что стыдливо убегала от него, когда он подмигивал ей и протягивал конфеты. А теперь она стала красивой молодой девушкой. Но глаза все те же. Черные и пугливые.
- Помню, Гульнар. Конечно, помню. – Он улыбнулся и провел рукой по ее горячей щеке. – Как ты выросла и похорошела.
Девушка покраснела и прижала его ладонь к своей щеке своими горячими и тонкими ладошками.
- Проводи меня к дому. Как мои? Все у них хорошо?
Гульнар опустила глаза и вся словно скукожилась. Ее тонкое тело пронзила дрожь.
- Господин….. Ваша семья…. Их нет…. Аллах забрал их к себе… Господин…. Два года назад….
Мир в одну секунду сжался до мерцавшего синевой игольного ушка и тут же вновь расширился до необъятной пустоты. Внутри что-то оборвалось. Он стоял и видел все вокруг…слышал…Но все это было не с ним. Или не в этой реальности.
- Как это случилось? – Его голос был ровным и холодным.
- Мы не знаем, Господин. Никто не знает. Мы нашли их утром в доме… Они словно спали. Ваша жена и ваши дети… Господин! Аллах взял их души в рай!
Столько лет он был далеко отсюда. Далеко от своей семьи. Наслаждался тайными знаниями и поисками истины. Он исправно посылал им сюда, в горы Масшуда, деньги. Но сам не появлялся, предаваясь изысканиям Запретного. И вот теперь….Теперь нет у него семьи. Две слезы скатились по его худым щекам, покрытым черной щетиной долгого пути. Он любил их! Аллах тому свидетель! Зачем он не был с ними?! Ведь он так их любил!
- Проводи меня, Гульнар, - он немного пошатнулся и сильные руки его телохранителя тут же бережно поддержали его за локоть. – Я хочу переночевать в своем доме. В их доме…
Где-то далеко, в том Пространстве, что отделяет Реальность от Запретного, шевельнулось огромное тело и загудел барабан….

ИНТЕРМЕДИЯ (Москва, май 2003 года)
Тверская шумела, словно огромный улей диких пчел. Машины, бесконечный поток машин….. Толпы людей…..Разноголосый гомон.
Он сощурил глаза от яркого солнца.
- Что теперь? – Мадина робко взяла его за руку. – Как будешь поступать?
- Ничего нового за эту ночь я не придумал. – Он закурил и провел рукой по ее щеке. – Квартиру я переписал на тебя. Наличность сама знаешь, где лежит. Считай это подарком на будущую жизнь.
- А ты? Ты….. Ты больше….. Мы не увидимся? – В ее прекрасных черных глазах заблестели слезы.
- Нет, - он сам ощутил, как сжалось сердце. – Больше мы не увидимся. Надеюсь, я за эти месяцы не был с тобой плохим?
- Дурак! – Она обняла его. Ее миниатюрное тело сотрясали рыдания. – Зачем! Останься! Ты такой один!
- Ты встретишь настоящую любовь. Я же не ваш, к тому же
- Брат и вся команда считают тебя своим! Ты стал нам ближе, чем многие его братья!
Он только отвернулся и с трудом сдержал слезы.
- Ты будешь счастлива, Мада. Поверь.
- Я всегда буду любить тебя, - она поправила платок.
- Не стоит……
Самолет в Дамаск вылетел через Четыре часа. Он смотрел в иллюминатор. Упали первые капли дождя его осени…..

- На, ешь! – Мать грохнула перед ним тарелку с гречневой кашей.
Кухня, как и обычно, была наполнена жаром плиты и новостями «Евроньюс», что били из динамиков огромного плазменного телевизора, стоящего на холодильнике. Свет из окна невыносимо резал глаза, заставляя их слезиться. Он встал и с ненавистью задернул цветные шторы. Потом сел обратно за стол и взял ложку. Некоторое время вертел ее в пальцах….. Затем ткнул в тарелку, зачерпнул, отправил в рот и стал медленно пережевывать пищу, казавшуюся безвкусной….и которую он тоже ненавидел, как ненавидел все вокруг.
- Ты сам понимаешь, что превращаешься в животное какое-то! Псих несчастный! – Мать гремела у него за спиной кастрюлями. – Забросил работу, статьи, ни с кем не общаешься! Заперся в своей норе, как паук! Ты же себя губишь! Ненормальный! И из-за кого?! Из-за потаскухи какой-то! Шлюхи!
На экране смазливая дикторша-шатенка что-то щебетала о ситуации в Греции. Улыбалась выучено-кукольной улыбкой и старалась как можно выгодней показать свое милое личико. Он смотрел на экран застывшим холодным взглядом. Так смертельно-ядовитая змея, притаившаяся в траве, смотрит на проходящих мимо буйволов. Сжал пальцами ложку….. Металл поддался и сложился пополам, словно пластилиновый. «Ненавижу тебя, сучка, и таких как ты, - мысленно говорил он улыбающейся дикторше. – Ничтожества! Пустые куски биомассы. С небогатым набором желаний и страстей. Ненавижу всех вас! Рвать! Зубами! Убивать!». Его глаза сузились. Абсолютная ненависть светилась в них двумя далекими звездами Потерянной галактики. Губы чуть обнажили белые зубы. Потом он вновь вернул себе равнодушно-холодное выражение лица. Встал и неторопливо стал наливать чай в черную чашку, на боку которой был изображен оскал кобры.
- Господи, сынок! – Мать села на табуретку и свесила в бессилии руки. – Что же ты с собой делаешь?! Тебе же жить как-то надо! Что ты творишь?!
Он отпил из чашки. На секунду остановился в дверях.
- Жить? Не хочу я жить. Мне незачем жить. И психиатр не мне нужен, а всем вам. Ясно? Не смей со мной говорить. И о Ней не смей так говорить!
«Не смей так говорить о Ней! – Шептал он про себя. – Не смей! Я…. Я сам ее ненавижу. Люто ненавижу, как и всех вас! Но никто не смеет о ней так говорить! Жить…. У меня нет будущего. Впереди нет ничего и никого. Я не хочу жить. Особенно в этом ублюдочном мире, который я ненавижу!».
Где-то на периферии сознания опять загрохотал океан с берегами из Холодного Льда и запищал ночной комар. Но тут же все стихло.

Он проснулся, словно его выдернули из сна этим воплем, и сел на кровати, вперившись безумным взглядом в одну точку перед собой. Остатки вопля стекали по его побледневшим губам, как стекал в эти же мгновения холодный пот по его горячему телу.
- Господи… - Он провел ладонью по лицу, словно стряхивая с него паутину.
- Да сколько же можно так! – Из-за дверей раздался голос матери. – Тебе пора к психиатру! Я отцу уже устала говорить! Заперся в своей норе и совсем рехнулся! Ты хоть сам понимаешь, что тебя в психушку запрут!
- Да пошла ты! – Он швырнул в дверь тапок и прибавил еще несколько крепких слов. – Пошла вон! Пошла ты…..
Реальность постепенно собиралась перед ним из кусочков мозаики, разбитой до этого таинственными ветрами, что всегда сопутствуют Снам. Но, как обычно, ничего кроме серой пустоты, отсутствия желаний, тоски и холодной злобы эта реальность не принесла.
Он поднялся с кровати и снял насквозь пропитанную потом и оттого посеревшую белую футболку. Обтер ею худощавое мускулистое тело и швырнул на кресло, заваленное кучей таких же футболок. Медленно подошел к окну и кончиком пальцев отодвинул занавес. Совсем на немного. Ровно настолько, чтобы осторожно заглянуть в образовавшуюся щель. Яркий солнечный свет больно резанул по темно-карим глазам, белки которых покрывала краснота хронического утомления или болезни. Внизу проносились машины, шли люди, слышался даже веселый смех.
- Ненавижу, - прошептал он одними губами. И эта ненависть, холодная и всеобъемлющая, текла в его жилах вместе с кровью, которая давно уже не грела. – Ненавижу…. Всех вас ненавижу…..

Аль – Азиф
I hate, and I love.
Who can tell me why?
Catullus.

Аль-Азиф («шепот ночных джиннов») – этим словом
в древности арабы называли звуки, издаваемые ночными
насекомыми, обитающими в пустыне. Этим звукам
приписывалось зловещее, потустороннее происхождение.

Шепот…. Неясный и таинственный шепот, в котором невозможно было разобрать слов. Он поднимался из самых затерянных и забытых глубин сознания. Шепот заполнял все вокруг. Он нарастал, становясь все громче и неотвратимее. Но все равно нельзя было разобрать того, о чем кто-то шептал или кто-то шептали. Как нельзя было определить, кто шептал, чьи голоса – мужские или женские.
Когда шепот достиг своего апогея, превратившись в рев беснующегося холодного океана, где-то на самом краю покрытой вечным льдом пустыни, в него вклинился писк, какой издает глухой полночью комар, кружащийся над мятущимся в горячечном полусне-полубреде человеком, комкающим худыми пальцами мокрые от пота простыни и хрипло дышащим открытым ртом с запекшимися губами. Писк впивался в мозг, словно раскаленная игла. Он перекрывал даже гремящий шепот. Звучал уже в плоскости ультра-звука, что неуловим простым ухом, но ощутим каждой клеточкой трепещущей плоти. Терзаемый человек глухо и мучительно застонал. Его лицо исказила маска ужасной муки, в которой воедино слились и физические страдания, и непередаваемая боль сердца, и тоска. Та самая страшная и всеобъемлющая тоска, что поселяется в душе, превращая всю жизнь и все окружающее в одну бесконечную и серую пустоту.
Внезапно все смолкло. И шепот, и писк комара. Огромный диск пылающего солнца расплавленной серебряной монетой встал над раскаленным горизонтом. Практически белое небо плыло волнами клубящегося от нестерпимого зноя воздуха. Даже от золотисто-красного песка, что простирался до самого края мироздания и уходил вглубь Неизведанного, поднимался пар. Практически неуловимый для глаза, но свидетельствующий о жаре.
Песок хрустел под ногами Идущего как битое на мелкие осколки стекло, отражающие в каждой из своих бесчисленных граней картины Реальности, преломленные в причудливые узоры. Он шел медленно, словно каждый шаг давался с трудом. Мешковатая темно-серая накидка стекала по его исхудалым плечам. Капюшон закрывал лицо.
Вот он подошел и остановился. Стал подобием недвижимой статуи, установленной тут, в этих пылающих песках под жаром расплавленного солнца, таинственными и неизвестными Древними Скитальцами, что побывали здесь многие вечности тому назад и когда-нибудь вновь вернутся сюда, чтобы перекатывать на своих ладонях шарик Времени.
- Кто ты? – Голос Человека дрожал от перенесенных страданий и ожидания чего-то еще более страшного.
- Я тот, кто сможет помочь тебе, ибо я – это ты. – Голос из-под капюшона был ровным и спокойным, но в нем угадывались звуки вечного страдания по чему-то навсегда потерянному и ненависть ко всему окружающему. Ненависть, выточенная из одного огромного куска вечного льда, извлеченного из самых глубоких подземных пещер. – Ты должен впустить меня. Возьми.
Темно-серая накидка шевельнулась. Изможденная кисть, покрытая натянутой темной кожей, протягивала Книгу в черном переплете. Древнюю Книгу. На каждой из страниц которой были заключены знания еще более древние, чем сама вечность.
- Ну кто же ты?! – Человек буквально рыдал. Он протянул худые пальцы к Книге. Но они дернулись и поползли вверх, к капюшону, скрывающему лицо.
Вот пальцы взялись за края капюшона…. Вот помедлили несколько мгновений…. Вот откинули его. В следующую секунду вопль, полный нечеловеческого ужаса и запредельных страданий, заполнил все вокруг.